День третий. Возвращение. Гори, Тамарашени, Цхинвал.
Оригинал взят у starshinazapasa в День третий. Возвращение. Гори, Тамарашени, Цхинвал.
Поселок встретил пустотой. Ни одного человека на улице, ни одного движения, ни одного звука. Только какая-то одинокая бабулька стояла на пороге своего дома и из-под ладони смотрела на проезжающую колонну. Смотрела отстраненно, без ненависти или даже любопытства, в её лице вообще не читалось никаких чувств. Просто разглядывала. Может, хотела убедиться, что мы без рогов и копыт, бог её знает. Проезжавшие мимо солдаты также безучастно смотрели на неё. Никто не пытался заговорить. Да и что тут говорить.
Я много раз до этого ездил вот так вот на броне по чужим поселкам, но там всегда было по-другому. Каждый раз было ощущение опасности и ненависти. В первый раз, когда нас только еще везли на войну, мы проезжали через Ачхой-Мартан и ненависть висела над поселком тугим тяжелым облаком. Она лилась из каждого двора, из каждого взгляда, из каждого жеста. Люди останавливались и смотрели на нас, проезжавших солдат, и ненависть была в каждой складке их лиц. А мальчишки, совсем еще пацанье, лет девять-десять, бежали за бэтэром, кричали "Аллах Акбар" и проводили рукой по горлу.
Когда мы уезжали из Чени и в том же самом Ачхой-Мартане остановились на главной площади, командир колонны пошел разговаривать с чеченскими милиционерами, мы остались на броне, и молодой парень, лет двадцати пяти, глядя мне прямо в глаза, спросил: "Че смотришь, э?" И в его словах и в его взгляде тоже была только ненависть. Я отвел тогда взгляд.
Потом я снова ехал по этим же местам на этой же броне через три года. Люди тогда смотрели уже без ненависти, почти безразлично, но с какой-то даже надеждой на налаживание мирной жизни. Они устали от войну, устали от бандитизма, от безвластия, от похищений и разборок, и хотели только одного - спокойствия, закона. Какого угодно закона - хоть российского, хоть американского, хоть марсианского, но - закона. И в нас они видели уже не солдат, или завоевателей, или врагов, а именно этот самый закон. Который мы принесем на их землю. Раз со своим не сложилось. Тогда был период, когда войну можно было остановить. Но наши бравые правители умудрились профукать и его. И люди потом стали смотреть хоть и не с той откровенной ненавистью, что в девяносто шестом, но все же с явной нелюбовью.
Здесь же было другое. Ехать на броне по чужой стране мне довелось впервые. Это был другой мир, взаимная ненависть в прошлом нас не связывала, и как относиться друг к другу никто еще не понимал. Вообще, если бы эта бабулька вдруг сказала: "ребятки, а наколите мне дров" - полколонны спрыгнуло бы с брони и пошло колоть ей дрова. Не были мы врагами - ни она нам, ни мы ей.
Все-таки эта война была чище, чем чеченская.
( Collapse )
Поселок встретил пустотой. Ни одного человека на улице, ни одного движения, ни одного звука. Только какая-то одинокая бабулька стояла на пороге своего дома и из-под ладони смотрела на проезжающую колонну. Смотрела отстраненно, без ненависти или даже любопытства, в её лице вообще не читалось никаких чувств. Просто разглядывала. Может, хотела убедиться, что мы без рогов и копыт, бог её знает. Проезжавшие мимо солдаты также безучастно смотрели на неё. Никто не пытался заговорить. Да и что тут говорить.
Я много раз до этого ездил вот так вот на броне по чужим поселкам, но там всегда было по-другому. Каждый раз было ощущение опасности и ненависти. В первый раз, когда нас только еще везли на войну, мы проезжали через Ачхой-Мартан и ненависть висела над поселком тугим тяжелым облаком. Она лилась из каждого двора, из каждого взгляда, из каждого жеста. Люди останавливались и смотрели на нас, проезжавших солдат, и ненависть была в каждой складке их лиц. А мальчишки, совсем еще пацанье, лет девять-десять, бежали за бэтэром, кричали "Аллах Акбар" и проводили рукой по горлу.
Когда мы уезжали из Чени и в том же самом Ачхой-Мартане остановились на главной площади, командир колонны пошел разговаривать с чеченскими милиционерами, мы остались на броне, и молодой парень, лет двадцати пяти, глядя мне прямо в глаза, спросил: "Че смотришь, э?" И в его словах и в его взгляде тоже была только ненависть. Я отвел тогда взгляд.
Потом я снова ехал по этим же местам на этой же броне через три года. Люди тогда смотрели уже без ненависти, почти безразлично, но с какой-то даже надеждой на налаживание мирной жизни. Они устали от войну, устали от бандитизма, от безвластия, от похищений и разборок, и хотели только одного - спокойствия, закона. Какого угодно закона - хоть российского, хоть американского, хоть марсианского, но - закона. И в нас они видели уже не солдат, или завоевателей, или врагов, а именно этот самый закон. Который мы принесем на их землю. Раз со своим не сложилось. Тогда был период, когда войну можно было остановить. Но наши бравые правители умудрились профукать и его. И люди потом стали смотреть хоть и не с той откровенной ненавистью, что в девяносто шестом, но все же с явной нелюбовью.
Здесь же было другое. Ехать на броне по чужой стране мне довелось впервые. Это был другой мир, взаимная ненависть в прошлом нас не связывала, и как относиться друг к другу никто еще не понимал. Вообще, если бы эта бабулька вдруг сказала: "ребятки, а наколите мне дров" - полколонны спрыгнуло бы с брони и пошло колоть ей дрова. Не были мы врагами - ни она нам, ни мы ей.
Все-таки эта война была чище, чем чеченская.
( Collapse )